Книги Каина

[Фамильное Привидение]

Что ж…попробуем освежить графоманские замашки…. Первый рассказ из цикла «Книги Каина» лежит где-то в топике "Образ моего сознания"
Вот второй. Я его потом расширю, добавлю описание дома, добавлю тексты дневников. Возможно, даже само повествование сделаю в форме дневника. Но это только если сам сюжет проканает. Давайте ваше резюме по этому поводу.


Книги Каина.
Книга ……... «Близнецы»
Дом слепых зеркал.

Liber scriptus proferetur,
In quo totum continetur,

Это были очень странные ворота. Они мне сразу как-то не понравились. Нет, внешне они были совершенно обычны, знаете, свидетельствовали о том дурном вкусе, которым часто в довесок к приличному наследству страдают богатые и знатные роды Европы. Какие-то переплетения диковинных растений, экзотических змей, масок… В общем, в высшей степени безвкусно и помпезно. В принципе, я не ханжа и отношусь к подобным вещам довольно спокойно, но не когда а) мне приходится через них перелезать (а ворота были довольно высокими, а земля выглядела довольно твердо и грязно), б) они покрыты какой-то липкой и склизкой мерзостью. Второй пункт меня волновал особенно. Уже при взгляде на эту слизь, которая плотным и толстым слоем покрывала черный металл, к горлу подкатывал отвратительный комок. Но уж перелезать…Бе-е-ее-е…
Но выхода не было. Моросил мелкий противный дождик, все вокруг было подернуто дымкой, которая так и норовила забиться в нос и рот, чтобы холодить тело изнутри. А ворота были заперты. Вернее, дело было даже не в том, что заперты. Я пытался их открыть ключом, замок с противным скрипом проворачивапся, но то ли петли заржавели от сырости, то ли что, но ворота не открывались. А попасть внутрь надо было. Вот тут-то мне и надо было призадуматься и повернуть назад. Но нет…
Я перебросил через ограду свою сумку (как и бывает по всемирному закону подлости, она с утробным чавканьем шмякнулась в самую грязь), и залихватски гикнув, вскарабкался сам. Только я коснулся сапогами земли, как ворота скрипнули и широко распахнулись. Я плюнул. Скорее всего, их надо было просто как следует подтолкнуть. Я вышел наружу. Ворота захлопнулись. Великолепно. Следующие полчаса я тряс и пинал их, вспоминая маму того, кто делал эти ворота, а попутно и маму самих ворот. Напрасно. Пришлось снова сигать через верх. Они снова открылись. Нет уж, спасибо. Хватит обтирать их.
Я сел на сумку и решил оценить обстановку.
Мне всегда говорили, что моя основная проблема – готовность помочь всем и вся. Я всегда откликаюсь на любую просьбу, а потом долго расхлебываю ее последствия. Вот так было и на этот раз. Мой друг, узнав, что я собираюсь из Лондона в Бостон, попросил привезти ему книгу. Очень редкую книгу – Vigiliae Mortuorum Secundum Chorum Ecclesiae Maguntinae. Единственный ее экземпляр хранился у хозяина поместья, в которое я битый час пытался проникнуть, а теперь сижу в мокрой жиже и думаю, стоит ли идти дальше. Хозяину книга была не особо нужна, и он давно уже пообещал ее моему другу, но тот несколько лет как не выбирался в Европу, и не собирался этого делать, так что вся надежда была на меня. Приехав в это забытое Богом ирландское местечко, я узнал, что сам хозяин умер, о наследниках ничего неизвестно, все слуги давно разбежались, и нашел лишь старую экономку, которая и снабдила меня ключами и карт-бланш на все действия в доме. При этом она снабдила меня еще и кое-какими сомнениями, но… в общем об этом надо было думать либо раньше, либо уже позже. Пора же было следовать в дом.
Я встал. Итак, моросил мелкий дождь. Все, что было за воротами, исчезало в мокрой вязкой дымке, все, что было за домом – тоже. Я видел только дом, словно одинокий остров в холодном и спокойном море. Стар ли он был? Не знаю. Я видел и более старые усадьбы, и более молодые. Возраст домов не исчитывается годами, десятилетиями и столетиями. Особняк, которому от роду всего год может быть дряхлым стариком, а столетняя усадьба – наоборот – выглядеть бойкой девчонкой. Мне кажется, что на дома накладывают отпечаток люди, которые живут в них. Словно их души навеки поселяются в стенах, гобеленах, картинах и питают или разрушают дома. Хотя.. может это и глупо, и вся загвоздка на самом деле в нерадивых строителях и жучках-древоточцах. Как бы то ни было, но этот дом выглядел странно. Я даже не мог определить его возраст. Он был такой….«вещью в себе», интравертом, замкнутым. Иного определения не мог подобрать. Он не давил массой, не нависал надо мной мощью. Он просто Был. Не более и не менее. И то, что дымка заволакивала собой все, кроме самого дома, казалось, тоже имело значение. Я стоял и смотрел на дом, дом – на меня, и я понимал, что в принципе, я здесь совершенно лишний. Но я дал обещание, и его надо было выполнять. Я сделал шаг вперед.
К дому вела аккуратная песчаная дорожка, которая ловко и изящно огибала небольшой фонтан. Слева и справа от главного входа начинались и терялись в глубине поместья две аллеи. В общем, стандартный набор. Но что-то было не то…Но что…И тут я понял. Песок на дорожке. Он был абсолютно сух. Как и трава вокруг. Я подошел к пересохшему фонтану. Я не мог ничего понять. Дождь шел. Это было точно и определенно. Я уже вымок. Но песок..трава…даже в фонтан не попадало не капли. Может, у меня начались галлюцинации? Я поднял голову. И замер. В окне восточного крыла стояла женская фигура. Не может быть… Она смотрела на меня. Строгая, прямая, суровая… не может быть…Я перевел на секунду взгляд на дорожку. Когда я снова посмотрел на окно, там уже никого не было. Определенно, галлюцинации… В высшей степени странно. Но деваться было некуда. Надо было переночевать. В доме. В конце концов, никто же меня там съест.
Я зашел в него…
…Все старые дома, освященные столетиями и столетиями, многими жизнями и древними родами похожи друг на друга. Словно все эти люди по сути дела, при всех своих чаяньях, мечтах, любви и ненависти были всего лишь призраками чего-то большего. Чего-то, что я до сих пор не могу понять…Чего-то, что навеки наложило отпечатки на их лица и воплотилось в камне домов и красках картин.
….Я стоял перед огромной картиной. Как мне рассказала старая Берта, - экономка, которая сбежала из дома после смерти хозяина и поселилась в маленьком домике на берегу залива, Аарон – сын – был прекрасным художником. Без сомнения, это была картина его кисти. Что-то было в ней неуловимо странное... Странное настолько, что мне становилось жутко.
…Это были картины гениального художника. Иначе и быть не могло. Они словно жили, смотрели на меня. И пожелтевший холст, словно придавал жизни и крови их чертам.
Прямо на меня смотрел большой семейный портрет.
Отец, могучий седой старик.
Девушка, хрупкая блондинка. Елизавета. Умершая пять лет тому назад от неизвестной болезни. Она стоила жизни своей матери.
Аарон. Да..это сам Аарон, без сомнения. Как он рисовал себя? Наверное, смотрел в зеркало. Хотя нет..ему не нужно было зеркало. Ведь всю жизнь рядом с ним жило и росло его собственное отражение – Бетани.
Бетани… Красота и холодность. Надменность и страсть. Я не знал, что такие женщины еще существуют. Несомненно, это ее я видел несколько минут назад в окне. Но как…как в этом заброшенном доме еще кто-то может жить.
Я слышал о том, что в таких старых зданиях живут фантомы людей, которые были их хозяевами…Может, это был такой фантом.
Я собирался уже идти дальше, как вдруг увидел вещь, которая заставила меня похолодеть.
Портрет висел очень высоко… На высоте трех или четырех человеческих ростов. И все пространство под ним было изодрано, словно какая-то неведомая сила пыталась добраться до изображения. Я подошел поближе. Да, глаза меня не обманули…Весь холст был истыкан чем-то острым, словно в него что-то кидали.
Странно, в высшей степени странно…Ну да ладно…Может, это были летучие мыши…не суть важно…
Тем не менее, я перехватил рюкзак поудобнее. В нем лежал достаточно увесистый экземпляр Библии с гравюрами самого Доре, так проломить голову любому нападавшему было делом одного движения рукой.
Я стал подниматься вверх по лестнице. Витая лестница из старого мореного дуба. Старые драпировки. Мутное окно. Дом явно нуждался в хозяевах. А я нуждался в отдыхе. Старая экономка примерно снабдила меня картой, так что где-то здесь на втором этаже должна была быть комната для гостей. Оп-па, вот и она.
Дверь оказалась незапертой. Я толкнул ее и вошел. Ну что ж, вполне обычно. Я боялся, ожидая какой-нибудь типичной средневековой безвкусной феерии с рыцарскими доспехами, мечами, копьями и дохлыми медведями на полу. Нет, все аскетично и обычно. В запертом комоде чистое белье. Старая Берта позаботилась и о том, чтобы дать мне и ключик от комода. В общем, все прекрасно.
Дело было уже вечером и, даже не страдая предрассудками и суевериями, по незнакомым домам на ночь глядя лучше не шарашиться. Я лег и провалился в полу-сон, полу-воспоминание о прошедшем времени.
Я уже рассказывал, что приехал сюда за книгой? Ну так вот, как правило, мне и приходится этим заниматься. Нельзя сказать, что я занимаюсь этим профессионально, только как-то так получилось, что одна половина моих друзей – жуткие библиофилы, а другая половина – не менее жуткие книгоненавистники. И, как это бывает в нашем мире, полном справедливости, самые ценные и большие библиотеки – у тех, кто как раз эти самые книги и не привечает. Так что. как правило, я, когда еду по каким-то своим делам, попутно заезжаю в ряд мест и уже дальше напоминаю вьючного верблюда, нагруженного книгами. Правда, мне это нравится и самому. Не знаю..может дело в том, что у меня самого этого никогда не было, да и не будет, но мне всегда нравились старые усадьбы. Эти дома словно живут своей жизнью, напоенной кровью многих поколений их хозяев.
Старая Берта очень удивилась, когда я разъяснил цель своего приезда. Поминутно прикладываясь к какой-то бутылочке, отчего уже к концу разговора от нее ощутимо разило спиртным, она поведала, что сам хозяин умер пару лет того назад. Мать семейства умерла и того раньше – двадцать четыре года назад, при родах младшей дочери, Елизаветы. Девочка родилась хрупкой и болезненной, но со временем превратилась в настоящую красавицу. Когда ей исполнилось 18, она уехала в Париж, а через год вернулась, чтобы умереть от неизвестной болезни. По описанием, болезнь несколько напоминала чахотку. Возможно, это было и так…
Как бы то ни было, отец сильно сдал после смерти дочери. В семье было еще двое детей. Вернее сказать, один…или двое. Это были близнецы - Аарон и Бетани. Странно, мы все слышали истории о близнецовой дружбе и любви. Но эти двое были образцом близнецовой ненависти. Аарон был старше своей сестры на 12 часов. Возможно, именно такой большой разрыв в рождении первенцев и пошатнул здоровье матери, которая не перенесла еще одних родов. Он был художник. Гениальный художник – я убедился в этом пару часов тому назад. И самое главное – это ему давалось очень легко. Он умел рисовать невиданные пейзажи так легко и быстро, словно видел из каждый день из своего окна. Он был наследником всего поместья. Нельзя сказать, чтобы отец боготворил его…После того, как умерла мать, он замкнулся в себе, предоставив детей самим себе и отчасти слугам. Смерть Елизаветы совсем отвратила его от семьи и привела к быстрой кончине. Возможно потому, что именно Елизавета, как никто из детей, напоминала мать…Но все-таки он привечал Аарона больше, чем Бетани. Он не совсем понимал его картин, но тем не менее, именно тот рисовал все семейные портреты, и как ни крути, именно Аарон должен был стать хозяином всего поместья. Как говорила Берта, самому Аарону это особо и не было нужно. Он мало воспринимал реальный мир – во всяком случае, не настолько, чтобы понимать все эти бюрократические заморочки, связанные с наследством. Нет, он вовсе не был идиотом или дураком. Он был чрезвычайно образованным молодым человеком – прекрасно знал латынь, древнегреческий языки. Возможно, даже слишком, на свою голову образованным. Его тяготила жизнь в унылом поместье, он задыхался в ней. В 18 лет он, как и Елизавета, уехал в Париж, но очень скоро вернулся – сумрачный и подавленный. Он долго болел, и после выздоровления зарекся покидать родной дом. Он что-то говорил о том, что поместье каждый день звало его к себе, но на это не слишком обратили внимание.
Только Бетани никуда не выезжала. Бетани надо было родиться мальчиком. Всю жизнь она соперничала с Аароном. За любовь сначала матери, а потом – отца, за то, кто более талантлив. Бетани не была художником. Она была прекрасным садоводом. Растения, даже самые хилые и чахлые, оживали в ее руках...но кому это было интересно. Они часто дрались с Аароном. А после того, как практически на целый год Бетани осталась чуть ли не полновластной хозяйкой поместья, ее отношение к брату еще более ухудшилось.
После смерти главы семьи близнецы остались вдвоем. Берта ушла. Слуги разбежались еще раньше. Умерший хозяин оставил им достаточную пенсию, чтобы можно было не работать. А Берта…Берта чего-то испугалась. Не знаю чего. К сожалению, в этом месте ее довольно связный рассказ заменило невнятное полупьяное бормотание. Трясущейся рукой он выдала мне ключи от дома и всех помещений. И сказала, что я могу их не возвращать.
Интересно, когда я уходил, она действительно меня перекрестила, или мне это показалось?
Усадьба находилась в достаточном отдалении от ближайшего домика – жилища Берты. С двух сторон его окружала рощица. Еще с одной – большое озеро, через которое я и перебрался на лодке, позаимствованной – на этот раз с возвратом - у той же самой Берты.
..Что-то меня явно настораживало, но я не мог понять, что. Да. Звуки. Точнее, их полное отсутствие. Дом был словно окутан в толстый слой ваты. Когда я пришел сюда шел дождь...Правда, как я уже отметил, шел достаточно странно, но тем не менее… Здесь же не было ни звука. Я подошел к окну. Дождь шел, я видел мелкие струи, которые палили с неба на землю, словно паутина. Но…стекло было абсолютно сухим. Он даже не стучал по абсолютно сухому же подоконнику. И еще..туман. Туман окутывал все, что было за пределами поместья. Ощущение ватной коробочки усилилось еще больше.
Я поежился. Тем не менее, «назвался груздем…». Задерживаться мне здесь не очень-то хотелось. Надо было отправляться на поиски искомой книги.
Я вышел в коридор. Судя по всему, хозяева все-таки разъехались. Потому что такой безжизненности я не наблюдал уже давно. Но..тут во мне взыграло какое-то ребячество. Я же говорил, что мне нравятся старые дома? Ну вот я и решил воспользоваться случаем засунуть нос в каждую дыру.
Дыры в виде кухни меня не очень привлекали, так что я решил не спускаться на первый этаж, который, как известно, в старых поместьях служит в основном для хозяйственных нужд, а сразу прошвырнуться по второму этажу и подняться выше.
Выйдя из комнаты для гостей, я повернул налево и сразу оказался в чрезвычайно странном месте.
Я даже не сразу понял, что это такое. И только потом до меня дошло….Отчего у меня мурашки побежали по спине. Представьте себе длинный коридор, наполненный каким-то мутновато-белесым светом. Это была зеркальная галерея… Но все зеркала зеркала…они были слепы. Я не могу подобрать другого слова. Вы видели когда-нибудь глаза слепого человека? Они смотрят на вас и сквозь вас. В них ничего не отражается. Они словно наполнены туманом. Такими же были и эти зеркала. Я подходил к ним, пытался протереть перчаткой – но все зря. Это не была пыль или грязь. Туман словно находился внутри стекла. И от этого становилось еще более жутко.
Тем не менее, я решил идти дальше. Мало ли что. Может, просо какие-то испарения так влияют на амальгаму. Хотя…зеркала…сухой дождь..туман… Мне это все нравилось все меньше и меньше.
Насколько это может не нравиться, я понял через пару минут. Я заглянул в какую-то комнату. Там висел семейный портрет. У Аарона были выколоты глаза. Именно так. Выколоты каким-то острым предметом. Я отступил на шаг. Потом вообще выбежал из комнаты. Слева от меня стоял большой бронзовый канделябр. Я взял его. Холодный металл приятно охолодил ладонь. Теперь я спокоен. И путь мне это не нравится, я должен разобраться со всем.
Я шел по дому еще полчаса. Он был огромным. Казалось, что он изнутри гораздо больше, чем это казалось снаружи. Темные панели из мореного дуба. Тяжелые бархатные портьеры. Высокие потолки, покрытые полустершейся росписью. Мраморные бюсты. Все настолько стандартно, шаблонно и ожидаемо, что мне стало скучно. Старые дома интересны лишь поначалу – первый, второй, третий. Спустя первый десяток, начинаешь замечать знакомые черты, а на втором десятке обнаруживаешь за собой, что можешь предсказать, какой архитектурный изыск ожидает тебя за поворотом.
Даже комнаты в таких домах похожи друг на друга, как члены одной большой семьи. Камин. Кресло. Стол. Кровать под балдахином с огромными тяжелыми кистями. Картины. Картины… Пожалуй, единственное, что отличает такие комнаты и такие дома друг от друга – это картины. Изящные и грубые, гениальные и безвкусные – пожалуй именно они воплощают душу каждого дама, его судьбу. В этом доме везде висели картины Аарона. Наверное, они мне нравились.. Я даже не знаю. .. Как описать то состояние, когда ты смотришь на какое-то произведение искусства и понимаешь даже не то, что хотел сказать художник (какая расхожая и пошлая фраза – «ЧТО хотел сказать художник!» - может быть, он просто хотел помолчать и именно из этого молчания и родился шедевр), а то, о чем он думал, когда начинаешь думать, как он, когда начинаешь переживать и проживать то, что изображено на картине, когда сам становишься художником…
В каждой комнате висели семейные портреты. И на каждом из них у Аарона были выколоты глаза. Западное восточное крыло – все повторялось, как в огромном зеркале. Слепом зеркале.
Я толкнул очередную дверь. И замер. На кровати лежал мужчина. Он был мертв. Судя по всему – тело еще не успело остыть – недавно. Но самое страшное – у него были выколоты глаза…
Это был Аарон.
У окна стоял большой дубовый стол. На нем были в беспорядке разбросаны перья и опрокинуты чернильницы. В луже красных чернил тонула большая тетрадь. Я аккуратно взял ее за края двумя пальцами. Капли тягуче упали мне на сапоги. Я понял, что это были вовсе не чернила…
Это был дневник Аарона.
Старая Берта тем коротким, словно затяжка ее пенькой трубки, вечером, рассказала мне, что дети, предоставленные сами себе, научились одной вещи – они вели дневники. Они прятали их друг от друга, пытались выкрасть, прочитать, а потом вдруг в один прекрасный день поняли, что кроме дневников им больше ничего и никого не надо… Даже Елизавета, уехав в Париж, продолжала вести дневники. Эти тетради, пахнущие вином и духами, положили вместе с ней в склеп, как самое величайшее сокровище…
Дети нашли единственного друга в своих дневниках. Они уже не умели общаться с людьми. Да и зачем впрочем, ведь все, что им надо было сказать, они могли рассказать этим старым листам. Они, наверное, не умели даже врать…
…Аарон определенно был левшой. Знаете, бывает, когда ребенка переучивают писать правой рукой, но внезапно, в зрелости он обнаруживает потребность писать левой? Причем не просто левой, а зеркально. Именно так он может воплотить на бумагу свои мысли. Когда он берет перо в левую руку и начинает выводить зеркальные строки – именно тогда подсознание начинает надиктовывать ему свои строки. Это значит, что он недалек от безумия. Он лишь вопрос времени.
Вот и Аарон начал писать свой дневник нормально. Правой рукой. Затем почерк изменился. Он стал писать левой. Знаете, у всех левшей примерно одинаковый почерк, такой узнаваемо неровный. А затем он стал зеркалить. У него и так был неровный почерк, а уж в зеркальном варианте... Я не надеялся на зеркала. Но странное дело..когда я поднес дневник к мутному стеклу, надеясь хоть что-то разобрать в нем…то поверхность внезапно очистилась…А то, что я прочел…Лучше бы я это не читал…

Бетани…Бетани..Уйди..Отстань, что тебе надо?……..Ты ведьма? Пусть..Только уйди, пожалуйста, оставь мои картины..оставь в покое меня…

Я был свидетелем того, как неизбежно разлагался человеческий разум. Как медленно, в течении месяцев его подтачивал червячок безумия. И как резко после смерти отца безумие поглотило его. И я прочел имя виновника. Вернее, виновницы.

Бетани…Она сводила его с ума. Бросала мелкие, ничего не значащие – для нее – фразы, распаляя паранойю. Она знала, что такое воспаленное воображение художника – что такое творчество и творение. Она уничтожала картины, меня местами натуру. Она переводила часы и переставляла предметы. А самое главное – она травила его. Травила медленными галлюциногенами. Теми самыми, которые холила и лелеяла в своей теплице в западном крыле. Странно, но она не хотела убивать его. Во всяком случае, поначалу. Она словно хотела разрушит его разум. Но зачем? Этого я не знал.

Затем она вырвала ему глаза. Просто так.

Слепой, он долго ползал по дому…Пока не потерял сознание от шока, голода, безумия и отчаяния. Бетани затащила его в комнату и там и оставила, запечатав собственной фамильной печатью. Здесь он на ощупь написал последние строки…
Хотя нет, последние строки он написал на стене своей кровью.
Cor contritum quasi cinis,…

Я знал, что пойдет дальше…
Gere curam mei finis.

И что было до этого.
Диез ира… Настанет день гнева…

так или иначе мне стало страшно. Одну ночь я уже провел наедине с этой безумицей (а в том, что это она глядела на меня из окна, я уже не сомневался). Почему она не убила меня? Я этого не знал. Но не собирался проверять….Во всяком случае, сейчас я все узнаю. Для меня наступил этот день гнева.
Я бежал по дому, сжимая в руке канделябр и пинком распахивая все двери. Я был практически уверен, вычислив, что комната Бетани находится на втором этаже. Но я хотел показать этой стерве, как неотвратимо наказание. Кроме того, она могла быть и вне своей комнаты.
Вот и та дверь. Я перехватил поудобнее бронзовую громаду и пнул дверь.

Я толкнул дверь. Он распахнулась. Я замер на пороге. Потому что меня обожгло презрением и надменность зеленых глаз. Таких зеленых, которых я не видел никогда в жизни. Передо мной огромном старинном кресле сидела одна из самых красивых девушек, которых я когда-либо видел. Было что-то демоническое в ее огромных, странного чуть восточного разреза глазах, в ее аккуратно собранных рыжих волосах, во всей гибкой и в тоже время напряженной фигуре.
Это была Бетани. Она была мертва. На полу валялся маленький флакончик. Очевидно он выпал из руки, которая сейчас бессильно повила на подлокотнике кресла. Я подошел к столу. Там лежал дневник.
Странный почерк. Так не похожий на почерк Аарона. Перо Бетани было очень острым, размашистым. Они словно печатала каждое слово, делала его острым, резким, значимым…

…Он пришел. Пришел незнакомец. Зачем? Я не знаю… Выйти поприветствовать его? Нет. Убить во сне? Нет… Зачем он пришел..Очевидно он что-то знает. Или нет? Я не знаю..Он пришел..Теперь это не мой дом. Даже когда он уйдет, частица его будет здесь. Как частица Аарона и всех нас. Но он чужой. Я не хочу видеть хочу, чтобы здесь был чужой. Он найдет меня. Он так смотрел на меня, когла я подошла к окну….

..Он наверное, найдет меня..Я не хочу..я слышу его шаги. Слышу, слышу..что ему надо? Зачем..Для чего..Я его не знаю. Дом не хотел пускать его. Я же попросила Дом, чтобы он не пускал его..но он все равно зашел. Даже кодга Дом попытался его выманить…он все равно пришел…

..Он нашел Аарона..Аарон, ты позвал его?…Аарон..я слышу шаги..Это ты? Чего тебе надо? Ты идешь за мной..или это он идет? Зачем..Зачем. Зачем!! Я не знаю..Зачем он пришел. Незнакомец, зачем ты пришел?

…Тогда я уйду…..


Я долго сидел рядом с Бетани и смотрел в ее зеленые глаза. Они все еще светились надменностью. Что-то было по-детски дерзкое в повороте ее головы, в том, как она сидела...Она собиралась встречать меня. Последняя хозяйка. Хозяйка дома слепых зеркал. Я убил ее. Да это так. Я убил ее, когда пришел в ЕЕ дом. Я зашел туда, куда не следовало заходить. Это был ИХ мир. И неважно, что происходило в нем. Она совершило убийство. Но мог ли я судить ее? Не знаю. Я виноват. Виноват тем, что принес в этот замкнутый мирок дома другой мир. Мир, где много людей, где все непонятно и суетливо. Мир, который столь же жесток, но менее заметен. Мир, в котором люди так же слепы, как и зеркала.
У Бетани были очень красивые руки. Тонкие сильные кисти со слегка вздувшимися прожилками вен – очевидно оттого, что рука очень долго висела. Я держал ее кисть в своей ладони и думал – как это могло быть. Как она – женщина, столько времени проводящая с прекрасным, с цветами и растениями – самыми нежными существами в мире – могла этими тонкими пальцами вырвать глаза своему брату, своему зеркальному отражению. В комнате самой Бетани зеркало было разбито…

Он зедсь…он смотрит на меня из моего же зеркала..он в каждом стекле, в каждом отражении..он даже в воде. Будь ты проклят, Аарон! Даже мертвый ты вечно напоминаешь о себе!

Зависть…Как ты страшна.. Я листал дневник Бетани, и не знал, проклинать или жалеть эту девочку…
Аарон умер двенадцать часов назад. Они пришли в это мир и ушли из него с тоже самой разницей.

Это был ИХ мир. И я не должен был являться в него.

Я собрал все картины и сжег в пустом фонтане. Туда же бросил и дневники. Странно, но когда я выходил с ворохом холстов, то дождь прекратился. Словно зола всосала в себя влагу. Я сжег все до пепла. После этого я ушел, заперев ворота. Они открылись безмолвно.

Оказалось, что дом сгорел в тот же день, как я ушел.

Эдгар внимательно выслушал меня и задумался.

P.S. Мне рассказывали, что он написал какой-то рассказ про старый дом, про безумие, про близнецов, про человека, который приехал в этот дом. А когда умирают хозяева этого дома, то он погружается в воды безмолвного озера. Не знаю..я не хочу читать этот рассказ. Эдгар гениален, и я боюсь, что снова вспомню и переживу то, что пережил тогда, в доме слепых зеркал.

P.P.S. Я больше не люблю старые дома. В них может таиться много нехорошего за позолоченным фасадом.

30 марта 1840 года.


Ну шо, давайте...Что скажете? Можете и обругать. На конструктивную критику не обижаюсь.