Советская наука

[Перекати-поле Профиль]

Эта статья была опубликована в 1986 году в нелегальном журнале EUROPA польского профсоюза "Солидарность", от имени анонимного русского автора. Приводится без изменений в переводе с польского

Ученый скот (авторизуйтесь для просмотра ссылок) Большая, правда. И тяжело читается
Название этой статьи описывает положение учёного в Советском Союзе. Предлагаемый краткий очерк извлечен из подробного исследования, посвящённого этому вопросу и подготовляемого к печати. Полагаю, что следующее дальше изложение уже оправдывает принятый мною термин. Я вовсе не хотел оскорбить им всех людей, занимающихся наукой в нашем государстве, но, следуя требованиям социологии, пытался точно описать условия жизни и психические установки наиболее распространённого типа советских учёных. Как будет видно из дальнейшего, выбранный термин имеет также серьёзное биологическое обоснование.
Я не буду заниматься здесь всеми видами деятельности, какую наше начальство считает "научной". По советским официальным данным, число всех "научных работников" достигает у нас нескольких сот тысяч, и это отмечается как важное достижение, в соответствии с общей тенденцией оценивать все достижения количественными показателями. Но подавляющее большинство людей, включаемых в указанную категорию, имеет лишь отдалённое отношение к науке.
Почти все сотрудники наших "прикладных" институтов занимаются деятельностью, выполняемой на Западе в заводских лабораториях - рутинным изучением материалов или испытанием образцов. Для заработка и престижа они обзаводятся учёными степенями, вовсе не свидетельствующими в нашей стране о способности к научному мышлению. Я не буду говорить здесь об этой армии безыдейных исполнителей, регистрирующих или искажающих факты по указаниям начальства. Они ничем не отличаются от других советских служащих, кроме, может быть, некоторых притязаний на интеллигентность.
Я не буду говорить и о преподавателях высших учебных заведений, поскольку для них, как правило, научная работа является лишь обязательной фикцией, о которой приходится вспоминать при составлении ежегодных отчётов. Эти "работники идеологического фронта" подбираются и оцениваются по критериям, не имеющим ничего общего с наукой. Исключение составляют часть преподавателей Московского и Ленинградского университетов, где тлеют ещё последние искры научного интереса. Эти люди находятся в том же, или в худшем положении, чем сотрудники научно-исследовательских институтов - так называемых "НИИ".
Я не касаюсь также положения людей, занимающихся гуманитарными науками. В этой области объективная наука у нас по существу запрещена. Для каждой философии, для каждого исторического явления установлены обязательные толкования, так что вся гуманитарная учёность превратилась в нечто вроде богословской традиции без бога. Конечно, у нас есть люди, всерьёз интересующиеся историей, филологией и философией, но они служат дворниками, истопниками и ночными сторожами, или зарабатывают себе на жизнь сезонной работой в бригадах "шабашников". Нынешняя "гласность" ничуть не отразилась на описанной ситуации, а означает, что тем же людям приходится несколько иначе болтать. Положение наших "гуманитарных" учёных я также откладываю до более подробного исследования.
Я буду говорить здесь лишь об учёных, работающих в области точных наук, техники и естествознания. Если называть учёными тех, кто выполняет самостоятельные исследования на уровне, сопоставимом с критериями публикации в серьёзных западных изданиях, то число их составляет у нас несколько тысяч. Служат они преимущественно в институтах Академии наук и отчасти в ведомственных институтах, подчинённых министерствам.
Дальше описывается положение этих учёных в том виде, как оно сложилось к концу так называемого "периода застоя", и как оно существует по сей день, поскольку "перестройка" и "гласность" не оказали никакого благоприятного влияния на условия работы учёного. Напротив, изменение процедуры "аттестации" учёных облегчило администрации расправу с неугодными лицами, а введение "хозрасчёта" ускорило распад оставшихся от прошлого структур.
Главным условием, определяющим социальное положение и психическую установку советского учёного, является зависимость. Конечно, в этом он не отличается от советского гражданина вообще, но зависимость учёного, связанная с ограничением и подавлением его творчества, принимает особые формы, заслуживающие отдельного изучения. Можно предположить, что действие этой социальной зависимости на психику учёного глубже, чем у любой другой группы советского населения, за исключением деятелей литературы и искусства.
В России никогда не было академической свободы в западном смысле слова, но всё же в университетах и в Академии наук были некоторые элементы автономии, занесённые из Европы при заимствовании этих учреждений. Всё это давно уничтожено. Бюрократия завладела у нас наукой и образованием, превратив их в нечто очень непохожее на европейские образцы.
Карьера учёного начинается со школьной скамьи, где его приучают к специфическим формам повиновения. Школьные учителя, уже три поколения воспитанные в этом повиновении, не поощряют любознательность и подвижность ума. Сами они не способны обычно ни к какой самостоятельности, боятся необычных вопросов и трудных задач, а потому ограничиваются повторением учебника. У более способных учеников такая установка не всегда убивает интерес к науке, но приучает их скрывать свои мысли, поскольку неизвестно, какое мнение будет одобрено начальством. При поступлении в вуз молодой человек наблюдает негласные критерии отбора: расовую дискриминацию, предпочитающую "коренную национальность" и особенно направленную против евреев; влияние "комсомольских характеристик" и так называемой "общественной работы"; покровительство отпрыскам привилегированных родителей, доходящее до фальсификации экзаменов; наконец, прямой подкуп, то есть приём в вуз за деньги или услуги. При обучении в вузе студент приучается ориентироваться на "перспективные" направления и влиятельных преподавателей, от которых зависит оставить его в аспирантуре или направить на работу в престижное учреждение. Верность собственным научным интересам, неумение приспособиться к принятым взглядам и твёрдость в отстаивании своей позиции неизбежно приводит к исключению студента, или к назначению его в какое-нибудь захолустье.
Назначение на службу связано с теми же видами дискриминации, что и приём в вуз. Таким образом, каждый сотрудник НИИ проходит через двойное сито бюрократического отбора, не имеющего ничего общего с отбором по научным способностям. Это не удивительно: научные учреждения, заинтересованные в научных результатах, составляют в Советском Союзе исключение, поскольку бюрократическая деятельность главным образом фиктивна. Но в исключительных случаях, особенно при военных исследованиях, по отношению к способным людям проявляется некоторая терпимость, и им иногда покровительствуют влиятельные лица. Это обозначается заимствованным у уголовников словом "блат".
Как мы видим, личность учёного уже с самого начала его карьеры подвергается фрустрации, вырабатывающей в нём угодливость и покорность. Напротив, вытесняются и извращаются "мужские" черты характера - смелость, неуступчивость, способность к инициативе и лидерству. Последствия такой дрессировки ещё хуже, чем действие казарменной муштры, поскольку в карьере военного покорность начальству перемежается с дозволенной агрессивностью по отношению к подчинённым. Но молодой учёный лишь в пожилом возрасте может стать чьим-нибудь начальником, и ему не на ком проявить свою агрессивность. К тому же одарённые учёные редко стремятся к административной деятельности, так что их агрессия в течение всей жизни остаётся фрустрированной, не находя выхода ни в служебной сфере, ни, тем более, в общественной. Им остаётся сублимировать её в научной работе, но и здесь их ожидает фрустрация, прежде всего в виде узаконенной кражи результатов труда.
Иностранные учёные редко отдают себе отчёт в том, что научные результаты советских учёных чаще всего не принадлежат им самим, а составляют плагиат. Работа, опубликованная под именем "известного" учёного, особенно занимающего должность директора института, заведующего отделом или лабораторией, в большинстве случаев принадлежит кому-либо из его подчинённых. Если работа опубликована как "совместная", то обычно "известный" учёный, возглавляющий список авторов, в лучшем случае знает содержание статьи, подлинными же авторами являются другие. Часто такая "совместная" работа принадлежит лишь одному из указанных "соавторов", остальные же к нему "приписываются" в виде платы за оказанную протекцию. Молодые учёные считают такую практику чем-то самим собою разумеющимся, подчиняясь ей столь же беспрекословно, как начинающие киноактрисы повинуются прихоти своего босса. Этот обычай по своим моральным последствиям хуже проституции, как и вообще духовное растление хуже физического.
"Главный соавтор" должен быть способен усвоить в некоторой степени содержание работы, чтобы иметь возможность говорить о ней на заседаниях, при встречах с иностранцами, и т.п. В особенности это относится к экспериментальным работам, где он присваивает себе замысел эксперимента, обычно принадлежащий другому соавтору, а иногда украденный у человека, вовсе не указанного в статье. Этот настоящий автор работы сам не в состоянии "выбить" необходимые для неё средства и особенно приборы, так что идея присваивается в обмен на административную поддержку. К такому "соавтору" и отсылают обычно по поводу подробностей: вообще, научные менеджеры тем легче уклоняются от обсуждения подробностей, чем выше их академическое положение.
Описанная практика касается почти всех работ прикладного характера, значительной части экспериментальных и даже многих теоретических. В особенности этот "закон плагиата" относится к присуждению различных премий, которое производится келейно. Как правило, премия присуждается целому "коллективу", возглавляемому директором института, заведующим отделом и т.п., причём настоящий автор открытия (если есть вообще какое-нибудь открытие) может находиться в списке - или нет.
Итак, первым фактом, с которым сталкивается в своём НИИ молодой учёный, является "принуждение к сожительству" со своим начальником. Ещё недавно такая практика воспринималась как унижение и встречала некоторое сопротивление, но в последние двадцать лет, в эпоху "застоя", она стала общим правилом. Конечно, аналогичные явления встречаются и в цивилизованных странах, но там они не могут стать правилом, поскольку у молодого человека есть выбор, а произвол научного руководителя ограничивается страхом скандала, то есть общественным мнением. У нас же молодой учёный, вышедший из повиновения своему начальству, изгоняется с "характеристикой", практически закрывающей ему путь к профессиональной работе, а коллеги не пойдут дальше частных разговоров, оберегая собственную карьеру. Общая трусость среды гарантирует жуликам безопасность. Может быть, это и есть главный результат сталинских "репрессий".
Другим условием, с которым сталкивается в своём НИИ молодой учёный, является принудительность темы исследования. Он должен отказаться от собственных научных интересов, какие могли у него образоваться в студенческие годы, и попросту присоединиться к работам, ведущимся в "его" лаборатории. Если у молодого человека есть выбор, такое условие кажется естественным: он не должен поступать на службу в такое место, где занимаются неинтересным ему делом, и нельзя требовать, чтобы лаборатория применялась к его вкусам. В этом смысле поступление молодого человека на службу есть добровольно принятое им обязательство. Но у советского молодого учёного выбор службы очень редко бывает добровольным: после окончания вуза он чаще всего принудительно "распределяется" в некоторое учреждение и не может уклониться от такого назначения под страхом суда. Конечно, во многих случаях студент, выбравший себе руководителя дипломной работы, имеет возможность продолжить ту же деятельность в научном учреждении, где этот руководитель пользуется достаточным влиянием. Но очень часто такое влияние оказывается решающим фактором уже при специализации, на третьем курсе, так что молодой человек начинает с того, что отказывается от собственных научных интересов - ради житейских.
Итак, начинающий учёный впрягается в чужую телегу и тащит её много лет, иногда всю свою научную жизнь. В институте он находит сложившееся соотношение сил и жёсткую кадровую политику. Чтобы удержаться и преуспеть в этой системе, ему надо знать, кто в институте сильные люди, и научиться ладить с этими людьми. На первый взгляд, все эти обстоятельства встречаются и в цивилизованных странах. Но там, прежде всего, сильные люди в институте очень часто бывают и сильными учёными, а у нас - почти никогда, и затем, кто не ладит с бюрократами "своего" института, тому обычно некуда податься.
Есть обстоятельство, ускользающее от иностранцев и вряд ли принимаемое во внимание при сравнении наших и западных учёных: зависимость от государственного жилья. Через несколько лет работы в НИИ молодой учёный может надеяться получить от своего института квартиру (или комнату в "коммунальной" квартире). Получение "жилплощади" зависит от произвола администрации, поскольку "профсоюз" и "мнение коллектива" являются фикциями. Человека, не вполне угодного правящей в институте клике, или просто не особенно интересующего влиятельных лиц, могут оставить без квартиры сколь угодно долго: "спускаемые" институту квартиры каждый раз отдают другим. Всё это время ему приходиться ютиться на жилплощади своих родителей или снимать комнату, на что не хватает его зарплаты, так что поиски приработков вытесняют научные интересы. Квартиру же он снять вообще не в состоянии: в тех редких случаях, когда сдают на какой-то срок целую квартиру, заламывают цены, не- совместимые с его возможностями.
Предоставление государственной квартиры означает, по существу, возможность иметь семью. Формально советскому гражданину не требуется разрешение жениться, но жена должна получить разрешение жить в одном помещении с мужем, или муж - с женой: такое разрешение называется "пропиской", и унизительный смысл этого термина скрывается при переводе невинным словом registration.
На Западе квартиры могут быть дороги, но если идёт зарплата, их всегда можно снять. У нас же человек привязан к государственной квартире, как пёс к своей будке. Обещание дать квартиру, или сменить квартиру на лучшую, служит безотказным средством держать человека в повиновении. При увольнении с работы квартира чаще всего (но не всегда!) остаётся за нанимателем, однако, переход на другую работу весьма сложен. Об этом мы ещё скажем дальше.
Продвижение по службе и зарплата зависят от усмотрения дирекции. Как во всякой бюрократической системе, продвигается обычно не тот, кто сам умеет что-нибудь делать, а тот, кто умеет "организовать" работу, то есть "возглавить" работу других. Мы уже видели, что это означает в контексте научных публикаций. В последние годы никто уже не предполагает, что лицо, возглавляющее какое-нибудь научное подразделение - отдел или лабораторию, - является авторитетом в соответствующей специальности. Спрашивают, с кем он связан, на кого опирается, сколько может продержаться. Таким образом, наша научная система избавляется от пережитков средневековой "республики наук и искусств" и приближается к современному идеалу чистой бюрократии.
Карьера учёного опирается на его учёную степень, от которой ещё недавно прямо зависела зарплата. Реформы "перестройки" ослабили эту связь, так что теперь неугодному человеку могут долго не повышать зарплату и после "защиты". Есть две учёных степени - кандидат наук и доктор наук, первая из которых в наше время примерно соответствует докторской степени на Западе, а вторая должна была вначале означать особенно высокую квалификацию, но очень обесценилась за последние двадцать лет. Теперь кандидатов развелось так много, что это звание почти лишилось престижа, да и доктора имеются уже в изобилии. В наши дни учёная степень свидетельствует лишь о связях диссертанта, в особенности же о его статусе в своём НИИ. Можно не иметь никаких научных результатов и получить степень за жалкую компиляцию, состряпанную чужими руками - таковы почти все диссертации в Закавказье, в Средней Азии, на Украине, и многие в России. И можно иметь прекрасные достижения без всяких шансов на учёную степень. Особенно трудно получить учёные степени евреям, и невозможно - людям с самостоятельным характером и отклоняющимися политическими взглядами. Вообще, "еврейский вопрос" занимает существенное место в жизни наших НИИ, поскольку после всех усилий нашей кадровой политики евреи всё ещё составляют бoльшую долю среди учёных, чем во всём населении страны. Это следствие антисемитской политики царского правительства, запрещавшего евреям проживать вне особой зоны на юго-западе империи, но делавшего исключение для лиц с высшим образованием. Таким образом, царское правительство косвенно способствовало образованию евреев, а советское прямо ему препятствует.
Советскому учёному трудно переменить место службы. Для этого надо, прежде всего, чтобы его квартира не относилась к категории "служебных", потому что в таком случае его выбросят на улицу сразу же после увольнения. Если квартира остаётся за ним, как это бывает в большинстве случаев, надо, чтобы новое место службы находилось в том же городе и в пределах досягаемости от этой квартиры, или же ему приходится прибегнуть к тяжкой и длительной процедуре обмена квартиры, что не всегда разрешают.
При уходе с работы человеку дают так называемую "характеристику", содержащую не только мнение начальства о его профессиональной работе, но также обязательные формулы, удостоверяющие политическую лояльность, - что в наше время означает просто смирное поведение. Главной из этих формул служит символическое выражение "морально устойчив". Отсутствие этой формулы или замечание о "недостатках в общественной работе" представляет собой сигнал другим учреждениям не принимать человека на службу. Формально директор имеет право принять его, но обычно, прочитав обязательную "характеристику" и обнаружив в ней "сигнал", он звонит на прежнее место работы и выясняет, что действительно инкриминируется данному лицу. В итоге этой тайной дипломатии человеку отказывают в работе, придумав какой-нибудь предлог.
Чтобы получить "характеристику", заинтересованный человек должен запросить её проект у заведующего лабораторией, а затем отнести его в партбюро (даже если он не член партии), в профбюро (даже если он не член профсоюза) и добиться подписей соответствующих чиновников; после этого он должен представить документ на подпись директору. Вся эта процедура крайне унизительна, поскольку каждая инстанция может произвольно изменить предложенный текст, уже отражающий произвол завлаба. Часто случается, что против данного лица вообще нет претензий, но его намерение уйти раздражает начальство; тогда ему выдают "вдогонку" плохую "характеристику", чтобы его "наказать". Плохая "характеристика" - то самое, что обозначалось на старом русском языке выражением "волчий билет". Обжалование "характеристики" практически невозможно.
Только что описанная "кадровая политика" сложилась не сразу. В ней действовали два принципа отбора. В первые десятилетия советской власти в науку не допускались выходцы из "буржуазии", в том числе из интеллигенции. Чтобы попасть в вуз, надо было искупить грех своего "соцпроисхождения": проработать пару лет на заводе и заслужить положительную характеристику заводской партийной ячейки. Многие проникали через этот барьер, приучаясь унижаться. Особенно трудно было сыновьям и дочерям людей, занимавших заметное положение в дореволюционной России; в дальнейшем почти все они были истреблены.
Со временем контроль "соцпроисхождения" превратился в проверку лояльности по отношению к начальству. После войны было уже не столь важно, что чей-то отец был "кулак" (то есть зажиточный крестьянин) или "поп" (то есть священник). На первый план вышли "характеристики", выданные учреждениями или "общественными организациями", то есть похвальные грамоты за смирное поведение.
Итак, первый принцип отбора - превратившийся в наше время в отбор на покорность - отсеивает независимые характеры, а поскольку яркому таланту обычно сопутствует независимость, то научные кадры формируются у нас в основном из посредственностей.
Второй принцип отбора, введенный Сталиным во время войны с гитлеровской Германией, - это расовая дискриминация, в соответствии с новой шовинистической ориентацией диктатора, заменившей "пролетарский интернационализм" истреблённых большевиков. Дискриминации подвергались, наряду с некоторыми народами Крыма и Кавказа, евреи и немцы, то есть две нации, особенно выделявшиеся своим образованием и внёсшие важный вклад в русскую культуру. В отличие от прямой политики Гитлера, сталинская дискриминация всегда была необъявленной бюрократической практикой: она проводилась путём фальсификации экзаменов и кадровых манипуляций. Отдельные представители дискриминируемых наций используются в научных учреждениях, даже делаются академиками и служат (вполне сознательно) для обмана иностранцев по этой части.
Ясно, что этот принцип отбора также не способствует эффективности научного творчества. Практика цивилизованных стран состоит в том, что каждый талантливый человек сразу же используется по своей специальности, независимо от его происхождения. Может возникнуть вопрос, какую пользу получает советский режим от обоих принципов отбора кадров. Но такая постановка вопроса неправомерна, потому что бюрократическая система, номинально предназначенная что-нибудь производить - всё равно, товары или науку - направляется вовсе не требованием эффективности производства. Бюрократическая система развивается по своим внутренним законам, наподобие некоторого организма или, лучше сказать, злокачественной опухоли. Некоторый шаблон, однажды возникший в ходе такого развития, может сохраняться неограниченно долго, незаметно меняясь под действием обстоятельств. Система порабощена своей историей. Мы описали, как возникли оба принципа кадрового отбора; этим и исчерпывается их объяснение, а исчезнут они, по-видимому, вместе с системой.

[d'green Профиль]

А сейчас то что-нить в глобальном плане изменилось???

[Sophia Профиль Сайт]

Вообче, факты, конечно, правильные, но тон статьи.... Зачем равнение на запад, ась???.. По этим моментам статья оставляет большой негатив...

И вот этот момент :

"Общая трусость среды гарантирует жуликам безопасность. Может быть, это и есть главный результат сталинских "репрессий". "

можно поподробнее???

[student13 Профиль]

[quote=d'green,Jun 27 2006, 08:35 PM]А сейчас то что-нить в глобальном плане изменилось???

[/quote]

Да как бы это помягче сказать,
ну вообщем больной помер.
Но не берите в голову,
наслаждайтесь высокими ценами на нефть !

[Перекати-поле Профиль]

На Западе тоже свои проблемы. Скажем, мой знакомый физик много лет живет в Германии. Будучи здесь кандидатом наук, он работает на немецкого профессора. Пишет ему статьи. Свое имя, понятно, не ставит. Работа хорошо оплачивается. Но это статус человека-невидимки.

[quote=d'green,Jun 27 2006, 07:35 PM]А сейчас то что-нить в глобальном плане изменилось???

[/quote]
Мне трудно судить. Я гуманитарий. Но думаю качественные изменения все же есть.

[Перекати-поле Профиль]

[quote=Андрeй,Jun 29 2006, 11:48 AM]имхо, наука ушла в универы 

[/quote]
Может быть. Но в универе ее не так много.
Слушала позавчера данные исследования по ОмГУ. Опрос среди студентов 4 курса (репрезентативно по факультетам). Так вот собираются заниматься наукой 3 %. С теми кто сомневается (скорее да) - не больше 7-8%. в большей степени это дети ученых, преподавателей. Самовопроизводство.
Я была шокирована. Т.е. это процент девиантов в популяции. И это ОмГУ.
Товарищ из администрации ОмГУ сказал, что норма для вуза - 15 %.

[Перекати-поле Профиль]

Черт возьми, а я иногда распинаюсь перед стьюдентами. ПРо прелести научного творчества рассказываю. А им до лампочки. Им нужно прикладное конкретное узкопрофессиональное знание. Мы готовим ремесленников.

Кстати, если провести исследование среди преподов, то результаты тоже будут неутешительные. Процент занимающихся наукой крайне низкий

[quote=Андрeй,Jun 29 2006, 11:59 AM]кста, у мя братец в аспиранты идет вроде в этом году
так что еще +1% 

[/quote]
WELCOME

[осьми Профиль ICQ]

Да уж... "Чудеса Науки".

3% имхо потому, что статус "ученого" не связан в головах молодежи ни с престижностью, ни с деньгами.

Еще думаю, что существенный процент парней в аспирантуру идет не за наукой, а от армии косят